АЛЕКСАНДР КОНОПЕЛЬКИН

		
ВИНОВЕН?

Как тени молний брошены на лица
Глаза - гроза в тумане голосов.
И человек ругался и молился,
Но это он придумал колесо!
И в хаос непостигнутых гармоний
Его толкнул бесплотною рукой
Такой послушный и неугомонный
Его молитвой добытый огонь.

И были мысли бережно большими,
И был закон: пред Богом не солги.
Шил сапоги, придумывал машины,
Растил детей, мозоли и долги.
И не пропал в потопах и пожарах,
Не продал крест, не пропил долото,
За свой кусок, за шкуру не дрожал и
Не мерз в горячке вьюги золотой.

Теряя веру медленно, но верно,
Цель отдаляя, способы тая,
Все вспоминал то чудное мгновенье,
Когда забылся, пьян от бытия.
Ведь смех пьянит не дольше и не горше,
Чем слез недобродивший виноград,
Ведь человек всегда кому-то должен
И вечно пред кем-то виноват!

И нет цветов пышней, чем на погосте.
А если есть дворцы не на костях
И если горя каждому - по горсти -
Не разорился б начисто Госстрах.
И крылья тяжелее, чем вериги,
И нет струны, послушней тетивы,
И веры нет в ваятелей великих:
К величию воителей привык.

-Виновен!
Только кажется похожим!
Виновен, должен слыть самим собой!
Горячий пот или мороз по коже,
Держал кабак или ваял собор.
-Виновен!
Сердцу, призванному биться,
Гореть куда нужней, чем голове!
Виновен. Значит, он - самоубийца.
А если нет, то он - не человек.

1983 г.


***

Будет время и место... а есть времена и дорога,
муть сугулых сугробов, поземокшальных мельтешня,
чушь бессонниц, прокуренных в клочьях высокого слога
и навязчивой памяти помнящих где-то меня.

И метет. Отовсюду метет, прямо в наши пределы...
Слава Богу, свеча высекает исправно искру,
слава Богу - в пути, слава Богу - в тепле и при деле.
И дремлю. И курю. И попутчиков не беру.

Клочья памяти, скомканных слухов... где тлеет... где гаснет...
И столбы мельтешат весь этап за верстою версту.
Помню, в прикупе - как ни сдавай - перестройка и гластность,
помню вкус перегара, помады и кляпа во рту.

Что ж, сойду. И не где-нибудб на остановке конечной,
где белесым неспешно цветет низкорослый рассвет...
Думал: вечная память - она оказалась увечной,
Думал: слово скажу - пропит голос на нет и пропет.

Ладно, память. Ее чем-нибудь как смогу залатаю.
А слова растерял - чай, не деньги - еще соберу.
Поутихла метель, развиднелось,
		искрится, не тая, пыльца золотая,
и недальний лесок - словно вычерчен вычурно по серебру...

И советский народ в фонд меня отработал субботник,
словеса мои ранние зреют скорей, чем скандал...
Я при памяти. Скрозь в суть народных тревог и забот вник,
и на месте язык. Только колокол трещину дал.

1986 г.


БЕССОННИЦА

Заявится ж сука-бессонница к ночи!
В компании с ней нет меня одиноче.
Вся тяжесть с дужи... не долой, а на сердце,
и как-то особенно некуда деться.

За стенкою дрыхнут счастливые люди
(недавно сосед сдал в починку свой "Грюндиг").
Но койки моей супротив так уютно
на гвоздике в стенке повесилась лютня...

- Сними ее, да возбренчи
свето и не напрасно.
-А ты молчи, милок, молчи.
Мотай на ус и празднуй.

Бессоннице грустно, как чижику в клетке.
Ее не берут никакие таблетки.
Ее не обманешь ни книжкой, ни водкой.
А у тренний сон - скоротечней чахотки...

А день, словно мыльный пузырь в поднебесье
сверкнет и погаснет... а сколько он весил
тебе растолкует бессонница ночью
на дряблой, минорной, занудливой ноте...

-Ну, что ж, попробуй, побренчи,
подпой, коль подпоется.
-А ты стучи, милок, стучи,
авось тебе зачтется.

Глуха стена, пуста казна.
Коль ночь не удалась нам,
не пропадет твой труд, а зна-
чит будет не напрасным.

Все стукачи и палачи поэту воедино
Куют к бессмеритю ключи...
-Не мучай стенку, не стучи,
сосед. Разбудишь сына.

1988 г.


***

Склейте уста осанною!
Мертвые имут сраму.
Вера - дырявый саван.
Мертвым не все равно.
Мертвые любят почести...
Как мне уверовать хочется
в то, что моим пророчествам
сбыться не суждено!

Я перешлю по почте вам
множество милых пошлостей
в письмах.... Являясь позже всех
к праздничному столу,
склеив уста осанною - 
"за воротник", - за самую
ту, что не ждет признания, 
молча пылясь в углу

в черновиках в чулане... Есть
среди гостей и ранние.
Все, как всегда, на грани и
новом этапе. Вслух
слухи и сплетни шепотом:
-Как же без нас Европа там?
... хлопать бесплодным хлопотам
так, чтоб экран потух!

Слухи и сплетни сбудутся.
То есть, в аду пребудут все,
кроме тех, что отбудут, сев
или взлетев... Бог весть!
Осатанев от зодчества
общества имени Отчества,
я продолжаю пророчества
в грустном похмелье плесть.

Ноябрь, 1990 г.



БЕЛЛЕ СОСНОВСКОЙ

Беседы за рюмкой ведут по субботам
Башмачник, скрипач и портной.
				Ю. Лорес

Душа летела взапуски
С обрывками газет и музык.
Глазет повыленял и узок...
То есть не узок, а узки,
То есть не гроб, а башмаки.

Пока, порхая над столом,
Стаканы скупо целовались,
Портной башмачнице козлом
Гласил нетрезво глупый вальс.
Скрипач был глух и нем, печалясь,
Пытая вилку на излом.

Вечна, как бой добра со злом,
Душа летела (повторяюсь)
Куда-тос кем-то взапуски.
Недоостывшие куски,
В небитые глядясь фужеры,
Губам шептали: "Неужели
За битого - небитых двух?"

Окно подмигивало вслух,
Из-под гардины улыбаясь.
Но башмачек был тесен, каюсь!
А фея нарезала лук.
И, безысходно матюкаясь,
Вся армия, что ей обута,
меняла Цезаря на Брута,
Покуда мы стебались тута.

Неспешный и нетленный стеб!
Ну, значит, не скучалось чтоб.
И пелось, то есть не тупелось.
Глядишь - и уксусная спелость
Уже разнежила лучок.
Ах, сколь отрадно, мило, славно,
Что уксус поубавил зла в нем.

А время за полночь течет:
То испаряется, то каплет.
И принц какой-то (но не Гамлет)
Всем примеряет башмачок.
Увы, башмачница не в счет,
Здесь ничего к ея ногам нет.

Ну разве что падет пиит.
Его шутя колдуют сестры,
И на устах его цветы.
Но проступает осень скоро
Сквозь ассирийские черты.

Сад, осыпаясь, сыт и спит,
Сложив крыла, поджав колена.
Непоститжима и натленна
Душа на Божий Зов летит.

Сентябрь 1993 г.

		
		

                                     Вернуться на страничку "Личности"

© КСП "ГОрода ГОмеля", 2003